Я.Ф.

Она – инфернальная принцессочка из детской сказки, вся, как рождественская ёлочка, увешанная побрякушками и фенечками, скрывающими следы уколов на прозрачных почти запястьях. Ей  вечных четырнадцать лет и ее взгляд так безмятежно-небесен, что с ним страшно столкнуться. Лолиточка третьего тысячелетия, избежавшая рокового увлечения одержимым Гумбертом.
Она не помнит своего лица и с недоумением рассматривает изящное андрогинное существо, глядящее на неё из зеркал. Каждый божий день она рисует себе новые глаза, скулы, губы - наугад взятым из бездонной сумки цветным карандашом. В её квартире – джунгли. Стены её берлоги увешаны трофеями – флагами дружественных стран, атрибутами чужих религий, афишами виденных спектаклей, мумифицированными букетами, некогда вручёнными ей вкрадчивыми поклонниками. На её ночном столике – пепельница в форме черепа, коробка радужной пастели, восемь разномастных зажигалок (две из них искроносны), томик Элюара и бамбуковая трубка для курения гашиша. На её кухне полно острых ножей и вилок, и когда она берет их в руки, то помнит о том, что это – орудия убийства. Жестокая пыль вечно летит из распахнутых окон, покрывает серым налётом предметы и всегда разобранную постель.
Прежде чем выйти на улицу из вечного сумрака своих комнат, она перебирает ворох цветного тряпья, сваленного в углу. Она ищет наряд, соответствующий её сегодняшним снам. Бескрайняя цыганская шаль – воспоминание о свободном ночном полете, или джинсовый костюм, весь состоящий из бахромы и скреплённых булавками дыр – как вызов вечной бесприютности, или пахнущая неведомым зверем дублёная кожа, утыканная воинственными заклёпками - как броня средневекового викинга, неуязвимого для коварных стрел, или рыбачья сеть, наброшенная на голое тело – чтобы пахнуть морем, или – вечерний наряд, напоминающий изящное неглиже, дополненный прозрачным шарфом, окутывающим тонкую фигурку как декадентский дым аристократических опиумных курилен.
Она живёт на пятом этаже, возвращается домой в сумерках и никогда не зажигает в подъезде свет, потому что видит ступени и двери в темноте. Перепрыгивая через ступеньки, она напевает: «Джа настоящий джигит: носит джинсы, слушает джаз, курит джойнт, пьет джин, кушает джем, живет в джунглях. Ему служат джины. Джихад, джюс, джуманджи!»
В её зрачках однажды запечатлелась её собственная смерть. Внезапно деформированные хрусталики её небесных глаз вдруг превратят твёрдые стены в волнующийся густой туман, цветом и мнимой фактурой неудачно мимикрирующий под твёрдые стены. Но её давно не пугают такие метаморфозы. Ничто не способно взволновать, растрогать или испугать её достаточно сильно, потому что она живет в сказке, где всё возможно и всё закончится хорошо само собою. Надо только дождаться конца.
Её друзья обитают на чердаках, в подвалах и в Интернете. Однажды она печатала письмо, и, когда накал любви, направленной к адресату, достиг апогея, монитор вдруг с пронзительным звуком ярко вспыхнул и погас. С тех пор она не садится за компьютер. Правда ли, что компьютерные вирусы передаются пользователям? Сон ребёнка третьего тысячелетия населён дружелюбными карманными дигитальными монстрами. Джа, Джаз, Джихад, Джиджимоны.
Её зрачки расширяются и сужаются сотни раз на дню. Мир пронизывает бесконечная сетка, сотканная из блестящих нитей. Ну и что? Прикорнув на диване в прокуренной комнате, заняв руки бисером, а уши – негритянским рэгги, можно искоса посмотреть на беседующих друзей. Из их глаз, ртов и сердец струятся друг к другу светящиеся потоки. Ну и что? Что делать с этим, когда мягкая апатия мохнатыми лапами обвила непутевую голову своей жертвы? Разве что принять во внутрь суррогат детства, пожертвовав ему клетки собственной печени, и выйти на улицу, чтобы в радужном свете фонарей кувыркаться на шершавых облезлых газонах. Или сесть на траву и наблюдать параллельные цивилизации. Муравьи несутся по своим  натоптанным тропам. Вступить с ними в контакт. Бросить на их пути соломинку или хлебную крошку.
В прибалтийских дюнах, заросших корабельными соснами – гигантские в глазах ребёнка муравейники – как образцы то ли древнеегипетской, то ли толтекской архитектуры. Трудолюбивым маленьким жителям услужливая детская ладошка вручит в дар румяную земляничину, сорванную тут же… Слоны бегут муравьиными тропами, антилопы и носороги. Джуманджи – это детская игра в смертельно опасные приключения с минимальным шансом на выживание. Игра, обретшая плоть и кровь, вросшая корнями в незыблемость наших жилищ, проросшая молодыми побегами сквозь наши стены и разрушающая - медленно и бесповоротно – дома, строй, инфантильные грёзы и устоявшиеся понятия пучеглазых обывателей.
Её друзья живут в подвалах и на чердаках. Но путь к ним пролегает через каменные джунгли. В подвалах укрываются от хищников голодные грязные дети и спивающиеся художники. На чердаках охотятся на голубей дикие кошки и слушают музыку пьяные музыканты. Однажды она окажется в стране, загнанной в бомбоубежища, а от бетонных стен музыка отражается мучительной реверберацией...
Жизнь в каменных джунглях диктует свои законы. Город объят страстями коммуникаций. Свободу в городе чеканят. Свою энергию город материализует в дензнаках. Её друзья выходят из Интернета и запускают игру под названием «Цивилизация», чтобы зависнуть там на пару часов.
«Не нарушай своими страстями хрупкое равновесие мира, не нарушай, - поучал мудрый говорящий сверчок, живший в комнате больше ста лет. - Приход всегда предполагает отходняк, таков закон джунглей, дурья твоя башка!» «Ах, я бы хотело, чтобы меня по жизни пёрло и пёрло – интерьер не важен!» – вскричало капризное дитя, и запустило в безобидное насекомое чем-то тяжелым. Сказка. В гостях у сказки. Благовоспитанная, но слишком любопытная юная английская леди летит сквозь землю в тар-тарары. Не найдётся ли у вас курнуть, госпожа Синяя Гусеница?

   ***

Однажды все её друзья собрались в одном абсолютно безопасном месте, в таком, где об окружающем мире можно забыть без риска для жизни. Увы, то, что все присутствующие были её искренними друзьями, еще не означало, что они дружат между собой. Ей нравилось сталкивать лоб в лоб разных занятных людей, и, отстранившись, наблюдать за последствиями. Присутствующие выкурили трубку мира, мысленно вознесли молитву великому Джа и, дабы занять время, и развлечь единственную среди них особу женского пола, стали рассказывать истории.
История первая.
- Однажды, в безденежный, почти голодный день, я ехал в автобусе в Центр, отдав за проезд последнюю мелочь. Вдруг в проходе я увидел плавно летящую бумажку – денежный знак, воплощающий целую неделю сытой жизни. Я искренне огляделся по сторонам, ища обронившего деньги, чтобы указать ему на оплошность. Но люди вдруг стали обращаться ко мне: «Молодой человек, вы обронили!» Я поблагодарил Бога (или кто там ещё устраивает такие приятные сюрпризы?) и взял эту бумажку. Мы с Лешкой по этому поводу напились, а потом я ходил ночью по улицам и смотрел вверх: «Почему деньги не сыпятся с неба, почему?»
История вторая.
- В нежной юности у меня была веселая подруга Ленка. Своя в доску, как сестренка. У подруги был парень Витя, она любила его искренней детской любовью. Однажды Ленка позвонила однокурснице из автомата на улице. И вдруг услышала в трубке разговор этой самой однокурсницы со своим Витей. Они обсуждали подробности своей интимной жизни и смеялись над Ленкой, которая слушала их разговор по телефону. А та не верила своим ушам. Когда первый шок прошёл, она начала орать в трубку что есть мочи: «Что вы говорите, зачем, зачем вы так со мной!» Но те не слышали. Какая-то ошибка на линии: она вклинилась в их телефонный разговор, но они не слышали, как она истерично кричала: «Сволочи!» потому что её вера в любовь и элементарную человеческую порядочность была напрочь наповал убита.
История третья.
- У одного моего знакомого была жена-стерва. Он с ней постоянно разводился. За глаза называл её не иначе, как «кобра». На самом деле он был, вероятно, чудовищно к ней привязан. Она была простой хозяйственной тёткой, работала уборщицей, и вдруг… она сама говорила об этом так: «Ну, это… когда у меня чакры открылись, ну, связь с космосом.» На самом деле её упекли на несколько месяцев в психушку, потому что ни с того ни с сего её одолели галлюцинации – зелёные черти, змеи и тому подобная нечисть, да так, что она с воем лезла на стенки. А муж держал её за руки, чтоб чего не натворила, успокаивал, воды подносил. Передачи в психушку носил, опять же… Тогда-то у неё и прорезался дар ясновидения. В психушке её подлечили, а дар остался. Распорядилась она им рационально – пошла в шикарный гадальный салон, предсказывать бандитам последствия их криминальных разборок. Деньги зарабатывала очень приличные.  А стервой стала еще большей… Мужа куском хлеба при друзьях попрекала. А он добрый был, «коброй» её любя называл, шуткуя.
История четвертая.
- У одной моей знакомой был страшный дар. Если она на кого-то злилась (а ведь, случается, мы злимся и на близких, и на дорогих людей), с этим человеком происходил несчастный случай. Степень тяжести несчастного случая определялась силой негативного импульса девушки. Так, например, разные её знакомые попадали в автомобильные катастрофы и получали увечья. Те, кто имел свой бизнес, банкротились, влезали в долги и их ставили на бабки. Некоторые очень сильно получали по голове. А один обварил яйца кипятком, больно было. Серьезно. А ещё один… Но об этом лучше не будем. В конце-концов эта девушка удалилась в монастырь, чтобы не иметь соблазна и не раздражаться людьми. Она на самом деле была совсем не злая, впечатлительная просто и нервная.
 История пятая.
- Один мой приятель решил в первый раз попробовать ЛСД. Обстоятельства для этого события он избрал оригинальные: пошёл с компанией в поход в горы, с палаткой, спальными мешками, с костерком, гитарами и всеми делами, а дело было, надо сказать, зимой. Чуваки водку пили, а он съел одно колесо, ждёт – никакого прихода. Съел второе – опять ничего. Он с ребятами водки выпил и еще колесо съел. И отошёл в кусты – пописать. Ребята, пьяные, повырубались. Утром проснулись, пока похмелились, то да сё, смотрят - одного нет. Полдня его искали, темно уже, назад идти поздно. Пока до города добрались, пока оповестили, кого надо, пока те раскачались… Вообщем, машина спасателей выехала только на пятые сутки, ехали искать, скорее всего, уже труп. Едет машина по горной дороге, вдруг, откуда-то из сугроба выходит к ним человек – полуголый, полуобмороженный, бородатый, босиком. Вышел на дорогу и рухнул. Полгода в психушке отлежал, а потом как святой стал – говорил исключительно цитатами из разных священных писаний, и ничего уже ему от жизни не надо было.
Друзья рассказали свои истории, и в воздухе повисла пауза. Тогда они обратились к девушке:
- Мы ничего не знаем о тебе, кто ты, откуда, почему здесь оказалась? Расскажи нам свою историю.
Её история:
- Однажды я оказалась в центральном универмаге, я поднималась в лифте на пятый этаж, в ресторан «Каракумы». Со мной в лифте было ещё несколько человек.
- Что там будет-то? – спрашивал подвыпивший парень своего спутника.
- Перформанс.
- Как, как? Пер-фор-манс? Да, мне рассказывали про этого парня, голый бегает по улицам, людей за ноги кусает. Это ж он, да? Ну-ну. Попробует он меня укусить, да я его сам!
Другой мужчина объяснял свою точку зрения бальзаковской, не по возрасту шустрой даме:
- Я не считаю это искусством. Это тонко просчитанная спекуляция на людских слабостях и пороках. Все его комментарии – околофилософский бред, не более.
- Ну, что ты, это новое направление, боди-арт, – возразила дама.
- Это направление известно около сотни лет, ничего нового он не открыл, поверь мне.
Народу была приличная толпа, пускали по пригласительным. Я сунула под нос охраннику просроченную пресс-карту.
Когда я вошла в зал, там уже  погас свет, прожекторы приглушённо подсвечивали сцену. Художник взошел на помост. Заиграла странная музыка, вкрадчиво поднимающаяся с басов пиано, по спиралеобразной восходящей – до пронзительного форте, и, достигнув апофеоза, за которым лишь – ах! – падала вниз, но, опомнившись, вновь упрямо поднималась по той же спиралеобразной, чтобы вновь низвергнуться.
Художник ловко и артистично обнажился, продемонстрировав великолепное сложение. Он надел на лицо нечто вроде намордника с прикреплённой к нему на месте носа кистью. Прожектор спроецировал на стеклянный экран портрет художника – чёрно-белое фото, типа «их разыскивает полиция». Художник взял в руку банку с красной краской. Он макал нос-кисточку в банку с краской и обводил портрет алым контуром. Он двигался под музыку артистично и грациозно, так, что зрители забыли о его абсолютной наготе. Музыка заманчивым диссонансом наращивала амплитуду своего колебания, на исходе крещендо хотелось завизжать или заплакать.
У портрета иссякло терпение: «Ты не художник!» – выпалило изображение и вновь официально поджало губы. Артист проигнорировал этот выпад. Но через минуту портрет вновь выпалил в лицо оригиналу: «Ты не художник. У тебя ничего не получится! Ты говно! Ты бездарь! Ничтожество! Блядь!» – портрет уже орал, не переставая. И вдруг зашёлся криком. Художник локтем прошиб стеклянный экран, изображение рассыпалось, музыка оборвалась.
Публика оторопело молчала. Не аплодировать же, в самом деле. В передних рядах упала в обморок девушка.
- Свет, свет! – закричал кто-то.
Свет ударил по глазам, люди смущённо оглядывали друг друга.
Сцена была заляпана кровью, художник, скорчившись, сжимал запястье: «Дайте тряпку какую-нибудь». Подскочили помощники-организаторы. Забегали официанты с полотенцами.
- Что ж они, такие сеансы устраивают, бинтов не приготовили. Хотя это, наверное, входит в концепцию, - подумал кто-то вслух.
Падающего художника уволокли за сцену. Официанты разносили вино. Люди делились впечатлениями. Из-за кулис поступали известия: артист задел вену, вызвали скорую. Сообщившая это девушка-администратор, одна из организаторов мероприятия, выглядела зарёванной.
- М-да-а…- мычал испивший дармового винца Илья. – Легко рисовать кровью, когда она хлещет через край. Заправляй фломастер и рисуй. Но кровь иссякает. И что потом?
- Я когда в Питере жила, всякого такого насмотрелась, - улыбалась тусовщица Света. – На меня это такого уж впечатления не производит.
Подошел ко мне Бориска, загадочно сверкая влажными глазами. На плече у него красовалась повязка с серпом и молотом.
- Эх, да он хороший, правда? А как утром на пресс-конференции Саныч спросил:
«Вот как же вы за свободное искусство, а Соросу за его бабки не в падло отсасывать?» Зря он так, а человек – эх!.. Пойдем к Остерману.
Уже далеко не юный Остерман сидел в фойе, растопырив свои еврейские уши. На плече – та же повязка, что у Бориски.
- Мы тут хотели после его выступления тоже акцию устроить. Но тут уж конечно… не до того как-то.
Подошла к нам пара качков с опознавательными золотыми цепями.
- О, пацаны, у вас какая партия? Мы тоже с вами, с Жириновским в Москве недавно пили. Свой пацан! Вы не в его партии? Но уважаете? Ништяк! Будем вместе бороться! Тусуются тут, ништяк, мужики голые, без комплексов, уважаю!
Когда они отошли, я спросила:
- Вы таких тоже в партию берёте?
- Они умрут в первых рядах, - объяснил Остерман.
Администрация объявила в микрофон: художник в больнице, очнулся, отдыхает, всем шлёт привет и просит веселиться. Такое с ним не в первый раз. Музыка!
Я оглядела зал. Кто-то действительно танцевал. Кровь на помосте не смывали. Это было красиво. Я немного выпила с Бориской. Обычно весёлый, он был сейчас тосклив – со Светкой, что ли, поцапался. «Нет, зря они танцуют. А Светка, представляешь, говорит – да видела она это сто раз. А человек – кровью. Нет, он хороший. Сильно же да? Вот он говорил, что следующей акцией свой отрезанный мизинец в зоомагазине выставит. А я вот верю! Эх, я такую статью напишу завтра, не возьмут же!»
Я попрощалась с ним и пошла к телефону-автомату, звонить Сашке Лотову.
- Привет, как ты? Зря не пришёл, прикольно было, - сказала я ему. - Ну как, курить будем сегодня? – спросила я его. - Через двадцать минут у часов, бай, – забила я с ним стрелку.

***

Ее история (продолжение).
Мы с Сашкой сидели на тесной кухоньке. Он сворачивал уже третий за вечер косяк. Предметы в убогом помещении уже необременительно плавали в лёгкой дымке. По живописным подтёкам на стене бежал тощий таракан. Колыхалась прокопчённая занавеска. Он рассказывал очередную байку.
- Вот была хохма, в совковое ещё время. В нашем райцентре умелец один радиостанцию собрал. В эфир выходил – пообщаться с местными радиолюбителями. И приколоться решил человек – передаёт в эфир такой примерно текст: «Внимание, передаём экстренное сообщение. По информации службы безопасности, завтра начнется атомная бомбардировка области. Просим соблюдать спокойствие. Объявляется чрезвычайное положение. Женщинам, пенсионерам и детям срочно собраться на площади у здания горкома для немедленной эвакуации. Мужскому населению срочно явиться на призывные пункты. Дезертиры и паникёры будут расстреливаться на месте». Такой, короче, бред. Я не сильно гоню, нет? Хороший продукт, а человек говорил - грузит слишком. Ты как?
- Вроде хорошо. Ну, что радиолюбитель? Народ поверил?
- Да! Парень хотел на соседний колхоз эту байку прогнать, но что-то не подрассчитал, получилось – на всю область. А область-то – побольше всей Прибалтки. Народ пе-ре-срал! Бред, да? Держи.

               ***

… Лизка затягивается медленно и глубоко, прикрывая глаза. Тёрпкий дым заполняет полую черепную коробку и испаряется через ушные раковины и поры кожи. Слова, обретая эфемерную, но всё же – плоть, становятся комментарием к старому немому фильму.
- Я слышала такой прикол. В Англии Герберта Уэллса по радио читали. Как эта байка называлась, про марсиан? «Война миров», что ли? А люди решили – правда. Паника поднялась… Хороший перформанс…
- А парня того посадили. Часа через три вычислили, подъехали, забрали.
- Да ты что? По какой статье?
- Откопали что-то, типа вредительства. Дезинформация с целью дезориентации.
Они надолго замолкают, передавая из рук в руки папиросу. Потом он берёт карандаш. Обеденный стол застелен листом ватмана, испещрённым рисунками, подтеками чая и жирными пятнами. Саша держит карандаш бережно, но уверенно. В его больших руках молоток казался бы игрушкой. Прихотливые линии рождают персонажей, исполненных идеями лаконичными, но трудно формулируемыми.
«Потом эту бумагу в раму – готовая вещь, продавать можно. Даже знаю, кому. Схавают!» – сказал он однажды.
«Делаешь работу, как ребенка, а продаёшь, как малолетнюю проститутку, Лотов, сука!» - читает Лизка надпись и надолго впадает в ступор.
То ли увеличилась скорость движения неуловимых мыслей, то ли время растянулось. И лёгкая тревога легла на время так невесомо.
Они одновременно встряхнулись, взглянув на часы.
- Волна пошла. Нет, трава такая… Грузит слегка. Устала, спать хочешь?
- Нет, абсолютно. Встать завтра надо пораньше. Слушай, я тут Нострадамуса полистала недавно – академическое издание, неадаптированное. Там на старофранцузском  Центурии, потом русский подстрочник как бред юродивого – это на полстраницы. И две-три страницы – комментарии. Так комментаторы расшифровали – в августе этого года конец света. Ну, не совсем конец, но очень глобальные потрясения. Вроде серьёзное издание. А сейчас июнь… Как ты думаешь, они по какому стилю считали? – Лиза взглянула на Сашу беспомощно, опасаясь неуклюжести собственных слов, сказанных всуе и способных обесценить чувство.
Но Лотов взглянул на неё так, словно многократно разжёванную газетную сплетню узрел в первоисточнике. Схватился за голову:
- Да-а, правда. Ведь скоро единица превратится в двойку, и все это знают, и у всех подсознательно, в печёнках, сидит страх, и все делают вид, что ничего не случится. – Лотов уставился на свежий рисунок, покрывший ватман – монументальные цифры - 1999 - в суровых завитушках. Вскочил со стула.
- Я не показывал тебе это? Вчера отлил.
На стол брякается завёрнутая в тряпицу тяжёлая статуэтка. Лизка развернула. Два равнодушных бронзовых профиля, которые можно составить в одно лицо фаллообразной формы.
- Это можно использовать как футляр для члена, - поясняет ваятель.
Лизка рассматривает предмет глубокомысленно.
- Саша, ко мне тоже недавно пришло, можно, я почитаю? Не надо вглядываться в двойника за зеркалом, не надо проклинать его, не надо, он пальцы резал, он пытался из осколков составить слово «Вечность», он шёл по проволоке кровоточащим шагом, и, выйдя напролом – О, Господи! – прости, что имя всуе – не позволяй мне слишком долго падать, хватая руками пустоту.
Саша смотрит на нее недоверчиво, ибо относится к женскому творчеству с иронией.
- Да, пришло… И эти три девятки каждый как три шестёрки готов пережевывать, Инь-Ян, всякая такая хренотень.
И возник на дымной кухоньке проект перформанса. На словах, может быть, неэффектен – эффектна лишь коллективная галлюцинация, порождённая массовым психозом (или рождающая оный?).
Всего-то надо иметь своего человека на телецентре, у Лизки там знакомый работал. Выйти на пару минут в эфир. Прервать какую-нибудь рекламу тампаксов-памперсов на полуслове, и так натуралистично, истеричным голосом, с шумовыми эффектами, типа кто-то мешает – граждане, мол, и неграждане, рассекречены скрываемые от нас данные – а между тем, американские астрономы известили ЦРУ, что к Земле с дикой скоростью приближается гигантский метеорит, и столкновение неизбежно. И что будет, господа хорошие, учёные не знают – то ли полюса сместятся, ледниковый период начнётся или потоп, или вовсе сойдёт с орбиты планета наша, только вот в США крупу и консервы запасают в бункерах, а мы ничего не знаем…
И так натуралистично зажать диктору рот, и помехи, и опять – какие-нибудь тампаксы. Голос за кадром: «Простите, по техническим причинам…»
- Обкакается народ, думаешь, нет? – радостно возвещает Саша. – Только вот на телецентре… Не подпишется ведь никто, народ – говно пошёл.
Романтически и женски стремясь продлить развернувшуюся перед сознанием бездну, Лизонька несмело предложила вдобавок ко всему инсценировать пришествие Христа.
- Ну-у, мать, на это бабки нужны. Костюмы там, иллюминация. Это так просто не сделаешь… Да-а, бабки. Где ж их взять?

***

Лиза проснулась, потянулась и стряхнула с себя остатки сна. Смутно помнилось, что снилось нечто грандиозно-эпическое, но задумываться об этом было некогда – она, как всегда, опаздывала. Саша спал, по-детски беззаботно раскидав в постели свое большое тело.
Она в смутном одиночестве глотала на кухне обжигающий кофе, настраивалась на программу сегодняшнего дня. Бесчисленные мысли сновали в голове, как в муравейнике. Стоило труда выловить из этого хаоса то, что казалось нужным. Она напялила деловой костюмчик, нарисовала подходящее случаю лицо и вышла на улицу к зябким утренним трамваям. Город медленно проступал сквозь туман во всем своем великолепии и безобразии.
Уже сидя в трамвае, тщетно пытаясь настроиться на предстоящую встречу, Лиза вспомнила обрывки яркого сна, вспомнила так явственно, что мороз пробежал по коже.
Этой ночью люди беспорядочно бегали по улице, женщины голосили, как по покойнику, а дети, напротив, притихли, вцепившись в юбки матерей. И переполненные поезда брались штурмом, и составы были бесконечны. А Лиза пыталась их всех остановить, уверяя, что бояться нечего. Но людской поток подхватил ее, она втиснулась в отходящий в неизвестность поезд. И некуда было сесть, не к чему прислониться, и она все протискивалась сквозь обезумевшую толпу, двигаясь из вагона в вагон, надеясь найти угол, в который можно было бы забиться. Но это был всего лишь кошмар, и, подъехав к Центру, Лиза вышвырнула из головы остатки сна.
   ***
Лиза протянула дежурному на проходной просроченную пресс-карту газеты, из которой уволилась полгода назад, и беззаботно сообщила о назначенном интервью. Дежурный протянул Лизе пластиковый пропуск и указал дверь, в которую ей следовало войти. Лиза сунула пропуск в пасть некоего аппарата, щелкнул замок. Она вытащила карточку и с трудом открыла огромную дубовую дверь. Лестница и лифт. Ей нужен третий этаж, можно прогуляться пешком. Широкая лестница застелена красным ковром. На площадке между этажами стоят два пузатых господина, курят и сдержанно хихикают. «Вряд ли они обсуждают государственные проблемы», - подумала Лиза.
Коридор. С одной стороны – высокие окна, с другой – мощные дубовые двери. Вкрадчивая тишина. Кабинет некоего чиновника. С этим служащим  министерства путей сообщения Лизе предстоит побеседовать о вопросах транзитного бизнеса. Точнее – о перспективах сотрудничества с двумя конкретными соседними странами. В случае появления информации на страницах газеты и упоминания там названия некой фирмы, заинтересованная сторона заплатит Лизке сто долларов наличными. Смешная сумма, а все ж деньги, тем более что делов-то…
Встретивший Лизу  мужчина обладал каким-то неуловимым изъяном внешности, вызывающим мысль о врожденной дефективности. Тем не менее, Лиза открыто улыбнулась, представилась и протянула руку для приветствия.
- Почему вас заинтересовала эта тема? – криво улыбаясь, спросил чиновник.
- Инвестиции в этом направлении должны быть выгодны государству, тем более, что инфраструктура досталась нам в наследство от бывшего режима, не так ли? – сделал Лиза умное личико.
- Разумеется, - надулся собеседник и стал изрыгать канцеляризмы на железнодорожные темы, одновременно буравя девушку глазами.
Лиза включила диктофон на запись, взяла в руки фарфоровую чашечку с кофе и стала изучать собеседника. То ли слишком близко посаженные глаза, то ли почти полное отсутствие шеи? Зрачки бегают слишком быстро, взгляд мечется, не зная, за что зацепиться, а рот произносит заученные фразы. Почти сто процентов – он импотент. Такие мужчины трясущимися руками ощупывают купленных женщин. Лиза смотрела на его неуклюже шевелящиеся, словно два слизняка, губы. Она понимающе кивала в такт его словам, и даже, уловив общее направление его словоизвержения, задала пару наводящих вопросов.
Их времяпрепровождение прервал телефонный звонок, чиновник снял трубку. Его лицо отразило странное выражение, значение коего Лизе не удалось определить. Он бросил трубку и включил стоящий в углу нехилых размеров японский телевизор.
С экрана в кабинет хлынули дым, вой сирены и истерические крики. Где-то в животе Лиза ощутила боль ночного кошмара. Кабинет мгновенно наполнился какими-то людьми, мгновенно сорвавшими с себя все маски и забывшими изобразить на лицах что-нибудь кроме тревоги.
  ***
- Мы перестали испытывать что-то, кроме растерянности или животного страха – и эмоции эти искажали лица людей, как у пьяных актеров в провинциальном театрике. Потом где-то очень близко раздался взрыв, с пронзительным звоном разбились окна, с потолка посыпалась штукатурка. Одна женщина завизжала, кто-то помянул Господа, кто-то запричитал, кто-то чертыхнулся.
Все ринулись к дверям. Но в коридоре мы увидели клубы дыма, там слышались истерические вопли  и воняло какой-то химией. В дверях образовался затор. Чиновник, с которым я беседовала, начал по-бабьи повизгивать. Все кинулись к окнам. Было слишком высоко, а на улице зияла огромная воронка, все было раскорежено, валялось несколько всмятку разбитых машин, люди, огонь, крик, никто не обращал на нас внимания. Погас экран до сих пор воющего телевизора. Мы кинулись к телефонам, они молчали, мобильные тоже. На улице истошно надрывались сирены, где-то далеко был слышен что-то кричащий в динамики неразборчивый но сильный командный голос. Где-то совсем близко опять что-то загрохотало, здание пошатнулось, я потеряла равновесие. Я лежала на полу, инстинктивно обхватив руками голову, но тут кто-то схватил меня за плечи и здорово тряханул. «Надо выбираться отсюда, пока нас всех к черту не засыпало», - сказал высокий пожилой мужчина то ли мне, то ли самому себе. Я вцепилась в его широкую руку, мы бросились к выходу.
Дым выедал  глаза и обжигал носоглотку, мы кашляли и пробирались наугад, задевая стены. Мы слышали, что за нами следуют люди. Мы уже жалели, что не попытались выбраться в окно. «Не вернуться ли?» – прохрипел мой спутник. Внезапно где-то очень близко раздался еще один взрыв, казалось, что грохот доносится со всех сторон. Что-то побудило нас оглянуться. На расстоянии вытянутой руки рушились стены и потолок, и в этот момент откуда-то хлынула вода. Нас со спутником оторвало друг от друга. Меня подхватила и понесла волна, мощный поток повлек по коридорам и выбросил на лестницу, я покатилась, билась разными частями тела о ступени и перила.
 Я не помню, как очутилась на улице. Кто-то тряс меня за плечи. Глаза жгло и щипало, я с трудом различила чье-то лицо. Человек открывал рот, вероятно, что-то кричал, но в ушах у меня стоял такой гул, что я ничего не слышала. Я, медленно поворачивая голову, оглядела то, что было доступно моему взору – это был хаос. Я жестом сделала человеку знак, что со мной все в порядке. Я была вся насквозь мокрая, где-то рядом горел огонь, от одежды поднимался пар. Лопатками я ощутила, что за спиной все еще болтается кожаный рюкзачок. Я сняла его. Бумаги промокли и слиплись, диктофон я где-то бросила, но в кармашке рюкзака был запаянный целлофановый пакетик, его содержимое не могло промокнуть. Там было четыре капсулы. Две мы с Сашкой хотели употребить вечером – завтра намечался выходной день. Две мы собирались оставить на будущее. Я слизнула разом три капсулы, взглянула на мужчину, протянула ему последнюю. Он ошалело посмотрел на меня, схватил за руку.
- Жри, идиот, пока дают! – заорала я на него.
Он схватился за сердце, всхлипнул, взял у меня капсулу и сунул ее в рот. Потом он схватил меня за руку и мы побежали. Потом я плохо помню…

…Та, что рассказывала эту историю замолчала для того, чтобы разразиться плачем.
- Ничего, сестренка, ничего, - произнес тучный пожилой мужчина с лохматой бородой и космами седых волос до пояса.
- Что, совсем ничего не помнишь? – спросил чернокожий пацан.
- Помню, но, скорее всего, это был сон. Кстати, во сне я ощущала себя особью мужского пола, - она нервно рассмеялась.

   ***
Яркая вспышка, ужасающее в своей неотвратимости падение, стремительно меняющиеся местами земля и небо.
Удар. Темнота. Кажется, удар расплющил меня о жесткую землю.
Я собирал себя по косточкам, по кусочкам, по клеткам. Мое тело стекалось ко мне и обретало форму. Я пытался встать. Кажется, мои внутренности были полны песка, он царапал и жег меня изнутри. Пить, пить. Мне удалось приподняться. Тело так болело. Я попытался оглядеться.
Все плыло перед глазами. Это была скалистая равнина, и кругом – невысокие горы, серые горы, горы. На туманном горизонте клонилось к закату голубое с сиреневой каймою солнце. Сзади я услышал то ли шорох, то ли вздох. Я испуганно оглянулся и увидел странное существо, распластанное на земле рядом со мной. Полуптица, полурептилия, покрытая нежнейших оттенков красного перьями и чешуей. Существо хрипло вскрикнуло, раскрыв странной формы, но не лишенный изящества клюв. Его большие глаза напомнили мне предсмертный взгляд доверчивой косули, раненной в сказочном заповеднике коварным браконьером. Я понял, что это мой товарищ по несчастью. Существо еще раз вскрикнуло, и я понял, что оно хотело спросить.
- Где мы?
- Не знаю, - хотел ответить я, но изо рта вырвался полукрик, полуплач.
- Что с нами? Что нам делать? – говорило красное существо, с трудом превознемогая боль, поднимаясь с земли.
Я указал ему на солнце.
- Я думаю, нам надо идти туда.
Но красный вдруг начал взмахивать своими перепончатыми крыльями. Он был крупный, ростом с меня, и мне стало немного жутко. Он стоял, повернувшись к солнцу. Несколько раз встряхнув крылья, он жалобно повторил: «Что это, что это?» а потом, наконец, решил:
- Нам надо туда, - и указал налево.
- Лучше туда, - не согласился я, и указал на закат.
Мягкие голубые лучи загадочного светила казались мне единственным спасением, идти в другую сторону представлялось равнозначным смерти.
 Но красный, разинув клюв, уставился куда-то в сторону. Я заметил в его глазах гипнотический ужас и проследил его взгляд. На нас стремительно надвигалась черная воронка пустынного смерча. Красный окаменел от ужаса. «Нам надо бежать», - тронул я его за крыло. Он оторопело глянул на меня, а потом развернулся и побежал, припадая на израненные ноги. Смерч заслонил заходящее солнце, стало почти темно. От  издаваемого смерчем гула лопались барабанные перепонки. Красный бежал впереди, подпрыгивая и взмахивая крыльями, он даже немного подлетал над землей. Его красная чешуя всполохами светилась в темноте, я не отрывал от нее взгляда, и это давало мне силы.
Вдруг нам показалось, что гул затих. Мы одновременно решились оглянуться. Смерч изменил направление и проходил теперь стороной. Этот бег отнял у нас последние силы.
- Посмотри на свои руки, - прошептал красный и его красивые глаза подернулись пленкой. Меня передернуло. Век у него не было.
Мне захотелось закрыть лицо руками и заплакать. Мое одиночество было бесконечно, смерть близка и неотвратима. Руки? Я не увидел рук. Я увидел нечто мерцающее, странное, синее. «Что это, что это?» – прошептал я. Но вдруг гул смерча опять усилился. Он двигался зигзагообразно, и вот теперь опять несся прямо на нас. Красный подпрыгнул вдруг с озлобленным воем. «Бежим», - скомандовал он. И мы бежали опять, это было невероятно. Я не чувствовал уже ничего, ничего, ничего. Когда мы упали, и нам стало все равно, умрем ли мы, смерч опять изменил направление. Мы лежали на жесткой каменистой почве. Не двигаться больше никогда. Я очень тяжелый, невыносимо тяжелый, бесконечно тяжелый. Я сливаюсь с землей, а смерч проносится мимо. Красный всхлипнул где-то рядом. «Руки», - выдохнул он. Мне захотелось обнять его. Я протянул к нему руку… Она была синей, длинной, широкой, какие-то перепонки между пальцами. Ноги. Грудь. Хвост? Голова, какая у меня голова? Я вспомнил, как трещали мои позвонки, как переворачивались внутри органы, как жгло, жгло, жгло живот и грудь.
Я побежал опять, не знаю, куда и зачем. Я бежал от ужаса, ужаса, ужаса. Я не оглядывался, я забыл, что был не один, я не мог не бежать. Я бежал, подпрыгивая и взмахивая крыльями, даже немного подлетая над землей. Потом я взлетел выше и дальше, чем до сих пор, а потом упал. Что-то случилось. Я вспомнил, что пару секунд назад подо мной промелькнула бездна. Мне стало вдруг спокойно. Я повернулся и медленно пошел обратно. Я увидел колодец. Подошел красный. Мы с ним переглянулись. Осторожно приблизившись к колодцу с двух сторон, встали у самого края и, нагнувшись, заглянули туда. Стены колодца были выложены пустынным камнем.  Дна не было. Я уверен, дна не было. Никогда. И мы, как одержимые, стали кричать в колодец. Мы кричали вместе, слаженно, требовательно и призывно. Когда нам показалось, наконец, что колодец ответил, мы стали повторять свой призыв шепотом. А потом опять кричали. И, наконец, там, в глубине, явственно послышалось  шуршание и биенье крыльев. И стая разноцветных полуптиц-полурептилий вылетела оттуда. Они были похожи на красного и, видимо… на меня?.. Они были сильными,  красивыми, решительными. Они кружили над нами, и их ликующие крики были похожи на экстатический смех. Они обмахивали нас крыльями, и от них исходила энергия, которая воскрешала нас, воскрешала, воскрешала. А потом  они разлетелись. В разные стороны. А мы остались и взглянули друг на друга.
Мы подошли друг к другу. Впервые после падения мы смотрели прямо друг на друга. Вокруг него клубился светящийся шар. Я протянул к нему крылья. Я склонил к нему свою длинную шею. Конечно, это был он, мой друг, с которым мы бежали по бесконечному туннелю. Там была какая-то пленка, заслонявшая проход, то ли слизь, то ли паутина. Вернуться мы не могли. Мы взялись за руки и на бегу прорвали пленку.  А потом были яркая вспышка, и ужасающее в своей неотвратимости падение, стремительно меняющиеся местами земля и небо.
- Мы потеряли человеческую форму, - прошептал он.
- Мы превратились в ящеров крылатых, в чудесных птиц, невиданных доселе, - прошептал я.
Щекочущая радость закипала внутри, заполняла тело, заряжала каждую клетку силой. Мы переглянулись и взмыли в воздух, стремительно и легко. Мы летели рядом. Мы не знали, куда мы летим. Мы улетали из Долины Черных Смерчей.

    ***
Очнувшись, я увидела над собой белесое выжженное небо. В моей голове пульсировал огненный шар, он жег меня изнутри. Я не чувствовала свое тело так, как ощущают его обычно, мои суставы прошила раскаленная игла. Моя кожа пульсировала как миллиметровый слой раскаленной лавы. Я приняла вертикальное относительно поверхности земли положение и огляделась.
 И тут я осознала, что смертельно хочу пить. Потому что местность вокруг была каменистой равниной, а солнце стояло в зените, впиваясь щедрыми лучами в мою макушку. Пустыня вокруг меня мерцала, то погружаясь на доли секунды в кромешную тьму, то вспыхивая кроваво-красно. Тишина вокруг была так абсолютна, что я слышала неистовый  гул собственной крови, циркулирующей по артериям и венам; и хриплый свист горячего воздуха, врывающегося через трахеи в легкие.
У меня было достаточно сил. Я закружилась на месте, как юла, и кружилась со всем отчаянием, пока не упала, обняв мстительную землю. Ноги мои указывали на восток, а голова - на запад, правая рука - на юг, левая – на север. «Пойти, куда левая ножка пожелает» – промелькнуло в голове. «Дан приказ – ему на запад, ей – в другую сторону…» – услужливо пропел краснознаменный хор. Я решила идти на восток.
 Я шла достаточно долго, прежде чем в голову мне пришла первая явственная мысль. Где я? Как я здесь оказалась? Я вспомнила сон о птицах, взглянула на свои руки, но они были нормальными, человеческими, даже серебряный перстень с прозрачно-коричневым янтарем в таинственных прожилках на безымянном пальце левой руки… Стоп. Руки в свежих шрамах. Из колена сочится кровь. Так. Чем же я ширялась и где это меня носило в таком виде? Идиотка! Во что я одета. Лохмотья. Я почти голая, черт побери! Это был… бордовый костюм с черной окантовкой и блестящими пуговицами. Я одевала его, когда хотела выглядеть достойно и сдержанно-сексапильно. Куда я надевала его в последний раз? В «Каракумы?» Нет, там я была в джинсах. Лотов… С Сашкой мы, кажется, переспали. Это был вторник? Нет, этот чудак взрезал себе вены в среду. А-ах! Что за музыка там была! Стоп. А ведь было холодно. Я точно помню, как, стоя перед зеркалом, думала, что замерзну в этом идиотском пальто и куталась в цыганскую шаль. Итак, это был четверг. Нет. Этого не может быть. Галлюцинация. Да, но как? Это невозможно. И тем не менее.
 Я огляделась вокруг. И подумала, не лучше ли сесть и вспомнить все. Возможно, тогда мне больше не потребуется идти куда бы то не было. Но тут я заметила вдали яркое пятно, внесшее разнообразие в безнадежный пейзаж. Я побежала к нему. Вдруг я заметила, что бегу босиком, и сбила левую пятку об острый камень.
 Яркое пятно оказалось моей цыганской шалью. Из нее я соорудила на голове чалму и укрыла плечи. «Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра» – бессмертно прошептала Скарлетт О`Хара. Я решила идти, куда глаза глядят. К тому же идти надо было, глядя под ноги. Увидев свои царапины, я осознала боль. Камни были нагреты солнцем. Я решила бежать, у меня было еще достаточно сил. Я бежала, и старалась дышать ровно.
 Следующей моей находкой был разбитый автомобиль и два трупа. Я долго сидела рядом, не решаясь приблизиться. Но мысль о том, что там может быть хоть что-нибудь, способное утолить мою жажду, была сильнее страха. Собственно говоря, я и трупов-то никогда не видела, кроме как на похоронах собственной прабабушки. И не желала я в жизни видеть никаких трупов. От этих двух не воняло, хотя выглядели они весьма несвеже. Похоже, они мумифицировались. Я решила, что это были ухоженные самцы, судя по их модно подстриженным шевелюрам. На шеях у мумий болтались элегантные золотые цепочки. Я заглянула в бардачок, нашла там полулитровую пластиковую бутылку газированной  минералки, термос с давно остывшим кофе и пачку «Беломора». Я прислонилась к душной тени раскаленного автомобиля. Вода и кофе отдавали чем-то затхлым, и все же это был верх блаженства. Я ничего не желаю знать об этих людях. Я ничего не желаю знать.
 Вдруг я услышала рокот мотора. На пригорке неподалеку остановился, чихая и фыркая, автомобиль, вроде армейского джипа. Мотор издал последний чих и смолк. Истерический мужской голос нецензурно выругался. Отчаяние слышалось в длительном ругательстве, прерванном всхлипом. Из джипа вылез длинноволосый и бородатый рыжий чувак.  Он пинал ногами машину, проклиная день, в который появился на свет, и рвал на голове волосы. Он был в отчаянии. Я была не в силах выдержать эту сцену, набрала в легкие воздух и громко завизжала.
Он, подпрыгнув на месте, обернулся на мой крик и вцепился в меня взглядом. Он вытащил из-за пояса пистолет и настороженно двинулся ко мне. На расстоянии десяти шагов я его узнала. Это был наш городской чудак Солдат. Это не кличка, а фамилия у него такая.
 Он ходил по городу в шинели старого образца и всегда знал, где сегодня можно на халяву выпить. Посидев в кафе или в клубе, он всегда уносил в кармане что-нибудь  на память об этом месте: пепельницу, вилку, вазочку или пластмассовую розу. Он копировал Босха в мастерской, заставленной бюстами отвергнутых народом вождей, чучелами крокодилов и скелетами страусов. На подоконнике он выращивал мухоморы  (грибницу прислали  приятели из Голландии). В приличном обществе он развлекался, фамильярно хлопая по заду какую-нибудь  в пух и прах разодетую даму. Дамы при этом обычно вздрагивали и недоуменно поджимали губы, что приводило Солдата в восторг.
 Он тоже узнал меня. «Лиза, - сказал он. – Боже мой, Лиза. Вода есть?» Он присел рядом со мной, отхлебнул пару раз из бутылки. У него были спички, мы закурили по папиросе. В табак оказалась подмешана марихуана.
- Как ты здесь оказалась, помнишь?
- Нет.
- Понятно… Это что за типы? – он кивнул на трупы.
- Без понятия. Я только подошла.
- Ясно. В радиусе пятидесяти километров людей нет. Бензин в тачке кончился. Тут нет канистры?
- Я не смотрела.
- Надо куда-то двигать.
В багажнике разбитой тачки Солдат обнаружил канистру с горючим.
- Вообще странно, что она не взорвалась, - сказал он, с подозрением обнюхивая содержимое канистры. – Вроде бензин. Вообще все очень странно. Ущипни меня. – вдруг попросил он.
- Зачем?
- Мне кажется, я сплю.
- Солдат, где мы?! – не выдержала я.
- Чтоб я знал! Пойду, попробую заправить этот драндулет.
- Подожди. Давай еще по одной.
- Сушняк замучит, - с сомнением сказал он.
Трава разморила нас. Мы сидели, не мигая глядя на уже клонящееся к горизонту солнце. Красные и фиолетовые круги вытанцовывали перед глазами шаманский танец. Пустыня вокруг нас колебалась сквозь раскаленный воздух.
Солдат встал и, пошатываясь, потащил канистру с горючим к своей машине. Я встала за ним, но тут же упала. Я хотела окликнуть его, но горло сжали спазмы, и я не могла выдавить из себя ни звука. Земная твердь подо мной задрожала и приняла вертикальное положение. Я приготовилась к скольжению в бездну, но меня прижимало к земле, словно я была намертво пристегнута к креслу в «Американских горках». Земля вставала на дыбы, опрокидывалась, накренялась под разными градусами, и я, распластанная, вместе с ней. Солдат был в поле моего зрения, он молча передвигался и делал свое дело, не оглядываясь на меня.  «Это всего лишь проблемы с вестибулярным аппаратом» - поняла я. Сердце, печень, почки сместились со своих мест и с завыванием начали блуждать по моему взбесившемуся организму, забыв о своем предназначении. Меня вырвало кровью. Зато земля и небо, медленно покачиваясь, заняли исходные позиции. Я отползла в сторону от собственно кровавой блевотины.
Наконец Солдат вспомнил обо мне. «Да ты чем-то траванулась», - сказал он и достал из заднего кармана видавший виды шприц и ампулу, - «Загнешься тут еще».

  Не знаю, что там было, в этой ампуле. Он вкалывал мне это лекарство раз двадцать за время нашего бесконечного пути. Действительно понятия не имею, сколько мы сначала ехали, потом шли, потом он нес меня на руках. Сутки или месяц. Есть и пить было нечего, а ампул этих у Солдата была целая сумка.
 Он рассказал, что творилось в городе после того, как раздались взрывы непонятного происхождения. Он сидел тогда с чуваками на хате, они только что закинулись «белым» и пребывали в самом безмятежном состоянии желанного первого прихода, исполненные любви к ближним своим. Взрывы раздались довольно далеко, близлежащие здания не пострадали. Электричество и телефоны также отключились. Скоро выяснилось, что в кранах нет воды и говно, пардон, в унитазе тоже не смывается. Добровольцы спонтанно сбились в группы, сели в тачки и поехали туда, откуда слышались взрывы. Солдат с чуваками – тоже.
Когда они подъехали к тому месту, где начинались руины, они почувствовали в воздухе примесь каких-то газов, некоторым чувакам в до отказа набитой машине стало плохо, кого-то рвало, кто-то неистово тер слезящиеся глаза, кто-то с диким ревом зажимал уши, видимо, слыша звуки зашкаливающих децибелов. Солдат почувствовал головокружение, потом его прошиб холодный пот. Он сидел за рулем. Нижнюю половину тела парализовало, безвольные ноги не могли нажимать на педали. Но сознание он не терял. Изо всех сил вцепившись в руль, он несся куда-то со скоростью 100 километров в час…

…Когда Солдат дошел до это места своего рассказа, его лицо исказилось мучительной и непонятной эмоцией, из которой Лиза уловила и поняла лишь звериный оскал  обожженного солнцем рта и сдвинутый к красным глазницам перекос мохнатых белесых бровей. И о том, что было потом, он Лизе никогда ничего не рассказывал.

***
… Когда на закате, мы, абсолютно выбившиеся из сил, доползли до вершины каменистого холма, мы  увидели расположенный в низине светящийся тысячами огней город. Волшебное видение, на которое мы уже не рассчитывали, двигаясь вперед в тупом отчаянном упрямстве.
- Это мираж, - недоверчиво сказал Солдат.
Но надежда придала нам силы.
- Пойдем, посмотрим поближе.
И мы осторожно, боясь спугнуть манящую фата-моргану, стали приближаться к цивилизации.
Когда мы подошли к теплой серой бетонной стене первого здания, которое можно было пощупать руками, к Солдату вернулась способность мыслить практически.
- Мы чёрти на кого похожи. Мы должны быть очень осторожны.
Он волок меня по темным пустым окраинным переулкам прихватив под мышки, я еле переставляла ватные ноги. Взгляд выхватывал из полутьмы булыжную мостовую, переполненные зловонным мусором баки с копошащимися в них животными, стены с наглухо задраенными окнами.
Откуда-то донеслась песня, добротный тенор пел что-то на редкость восточное, сентиментально вибрируя на четверть тона. Где-то близко зашлась истерическим лаем тщедушная шавка, где-то разбилось стекло и два гортанных голоса, перебивая друг друга, стали, по видимому, браниться на незнакомом нам языке.
Переулок вывел нас к освещенной улице, Солдат, прислонив меня к стене, опасливо выглянул из-за угла. «Есть. Пить. Жить. Пожалуйста, жить.» - ныло мое неритмично бьющееся сердце.
- Там музыка, свет, люди. Посиди здесь, я сейчас, - и Солдат исчез.
Я бы вовсе не удивилась, если бы он никогда больше не появился. Но он вернулся с охапкой тряпья в руках.
- С веревки там стянул. Ты же почти голая и грязнючая.
- Да ты сам страшный, как моя жизнь.
- Может, переждешь где-нибудь, я пойду, гляну, что к чему.
- Не оставляй меня, пожалуйста.
- А если здесь у власти фашисты или какие-нибудь фундаменталисты? Как самочувствие вообще? – Солдат нервно суетился и подергивался от возбуждения.
- Если что, я смогу бежать, я пойду с тобой.
Он помог мне напялить мужскую рубашку необъятного размера, она почти прикрывала мои гнойно кровоточащие коленки. Солдат влажным полотенцем оттер мое лицо и помог обвязать косынкой в колтун сбившиеся волосы. Сам он походил то ли на голодающего неандертальца, то ли на одичавшего йога. Мы взялись за руки и пошли на звуки смеха и музыки.
Ярко освещенный подъезд с распахнутой дверью, мраморной лестницей. Мы, словно загипнотизированные, вошли туда, и нас никто не остановил.
Первое, что я увидела, были серебряный и бронзовый ангелы. Все, как положено – голенькие, с нежными крылышками между  лопаток и фиговыми листочками на причинных местах. Бронзовый был, видимо, ангелицей, поскольку  его украшала пара изящных женских грудок. Ангелы подошли к нам с подносами и предложили рюмочку аперитива. Уговаривать нас не пришлось, мы осушили по две рюмки залпом. Ангелы насмешливо переглянулись, недоуменно пожали плечиками и, оставив нам еще по рюмке, отошли. Мы вошли в ярко освещенный кондиционированный зал с мраморными колоннами, лепниной на потолке, паркетом и белыми шелковыми шторами на огромных готических окнах.
Мы увидели длинный шведский стол и двинулись к нему машинально, не глядя по сторонам, как сомнамбулы по карнизу - на зов полуночного светила. Стол, плод вдохновения пресыщенного гурмана: какие-то разноцветные пирожные в форме лебедей и цветов, аккуратные многоэтажные башни из крошечных сэндвичей, панно из экзотических фруктов, ажурное серебро, искрящийся хрусталь и насквозь светящийся фарфор… Мы ели, плача от умиления. А где-то в районе нашего бокового зрения стали вырисовываться люди. Упитанные, до блеска выбритые, благоухающие мужчины и задрапированные в дорогие ткани дамы с воинственно подведенными глазами и кровавыми ртами.
- Мутанты! – хрипло вскрикнула дама с высокой красно-зеленой прической.
Другая неуклюже сложенная девица с лошадиной челюстью взвизгнула, словно увидела крысу.
К нам медленно двинулась угрожающая шеренга мужчин. Как сквозь ватный колпак до меня доносились реплики:
- Из пустыни давненько никто не появлялся.
- Живучие, как тараканы, ничто их не берет.
- И наглые, наглые, какие!
- А эту штучку я знаю! – хлопнул себя по лбу вальяжный господин с оттопыренной нижней губой. – Не узнаешь меня, крошка? Я видел ее в шикарном загородном блядюшнике, ее привезли для своего коммерческого директора шестерки из банка «Прибалт». Гм…  я-то работал там барменом, но когда проходил с подносом мимо бассейна, увидел там такую беспредельную поебень…
Я хлопала глазами, автоматически двигая челюстями, дожевывая бутерброд с лососиной.
- Вызовет кто-нибудь, в конце-концов, наряд?!  - нервно выкрикнула дама с плоским, как вобла, лицом.
Мужчины, наступая плотным полукругом, прижали нас к столу.
- Что с ними делать?
- Девчонку вполне можно отмыть и оприходовать, – с придыханием сказал тот, которому показалось, что он узнал меня.  Он произнес это тихо, чтобы не услышали женщины.
- Идиоты! – словно возвращаясь к давнишней больной теме, протяжно выдохнул сморщенный старик. – Их обоих надо ко мне в клинику, на опыты. Мы ведь до сих пор не знаем, какие именно мутации вызвали… гм… известные события. Посмотрите на них, они наверняка под какой-то химией.
Поддакнувший старику мужчина обладал взглядом сумасшедшего профессора из фильмов ужасов.
- Я давно хотел провести эксперименты с генетическим материалом индивидуумов, мутировавших после… гм… инцидента,  - горячо зашептал  он, ощупывая меня взглядом. – В нашей лаборатории все необходимые для этого условия уже созданы. А это очень подходящие особи! Позвольте, господа!
- Су-у-ки!!! – вдруг надрывно и зло закричал Солдат таким тоном, как в реалистическом кино про советскую зону уголовники кричали «волки позорные!» за минуту до того,  как получить пулю в лоб или удар сапогом под дых. – С-у-у-ки!!! Беги, Лизка!
И он стал с неимоверной силой и скоростью бросать в публику бутерброды, пирожные и фрукты – целыми горстями, все подряд, что судорожно ухватывали со стола его цепкие клешни.
Но на меня напал истерический приступ смеха. Утробный смех судорогами сотрясал живот, захлестывал меня щекочущими волнами, и остановиться я не могла. Солдат напомнил мне то ли  кадры из немого фильма с Чарли Чаплиным, то ли какую-то тупую до колик американскую комедию. И это после нашего-то трагического перехода под сенью смерти!
Самое смешное, что дамы и господа просто оторопели от моей реакции, раскрыли рты и опасливо попятились. Солдат  подскочил ко мне и отвесил отрезвляющую пощёчину.
- Ходу, мать, ноги в руки, ходу отсюда!
Но прежде, чем мы опять побежали, я подошла к бывшему бармену и врезала ему ногой между ног. Когда он скорчился, схватившись за яйца, я схватила его за загривок и несколько раз ударила лбом о пол. Когда я выхожу из себя (а бывает это крайне редко), я перестаю себя контролировать. Во мне был восторг пантеры за миг до того, как она вонзит когти и зубы в горло обреченной жертвы.

    ***
   Мы долго скитались по странному городу, представлявшемуся мне как эклектичное нагромождение всех возможных представлений о цивилизации. Каменное кружево дополняли грубые бетонные блоки, закопченные ржавые трубы своей чудовищной высотой соперничали с готическими башнями, пронзающими небо заострёнными иглами шпилей.
 Рассвет застиг нас в парке, где мы катались в росистой траве, пили воду, свободно льющуюся в журчащем фонтане, и обнимали стволы деревьев неясной породы. Низко над кронами пролетали грохочущие, сверкающие огнями летательные аппараты. Но нас никто не тревожил в нашем оазисе, казавшемуся нам вновь обретенным эдемским садом.
 Утром в наш сад забрела группа субтильных андрогинных существ. По расслабленности их походки было видно, что они никуда не спешат, гуляют давно и беззаботно. Они беспечно расположились на газоне неподалеку от нас и стали переговариваться на наречии, напоминающем русский язык. Они были одеты в яркое тряпье, свободно висящее на их хрупких тельцах. Одни из них были абсолютно лысы, другие лохматы. Их уши, ноздри, их шейки и запястья украшала бижутерия африканских расцветок, на их обнаженных грудях и предплечьях пестрели варварские рисунки.
 Мы, ослабевшие после ночного безумия, сидели на траве, спина к спине, и оглядывали местность в свете восходящего светила. Ребята казались нам сказочными эльфами, их  невинный маскарад был таким мирным.
- Эй, чуваки, вы че там, на отшибе, давай сюда! – Окликнули нас. – На отходняках что ли? Подлечиться хотите? – нам протянули огромный, как гаванская сигара, косяк.
 Мы встали и подошли к ним. Задавать вопросы или рассказывать что-либо не хотелось, ребята тоже притихли.
- Чак вчера с четвертого этажа навернулся, – обронило реплику одно из нежных лохматых полуобнаженных существ, бывшее, по-видимому, все же девчонкой, - ничего не сломал, перепугался только сильно.
Мы с Солдатом переглянулись.
- Кто этот Чак? – не выдержал Солдат.
- Котенок черный. А вы не из пустыни, случайно? – невинно спросила она.
Мы с Солдатом вторично переглянулись и одновременно кивнули головами.
- А-а-а, ясно. Так вы ничего тут не знаете. Жить негде?
- Можете у нас вписаться, но ненадолго, - подключилось другое симпатичное улыбчивое существо неясного пола.
- А где мы? – одновременно спросили мы с Солдатом.
- Хрен его знает, - безразлично обронили наши собеседники. - В городе, где еще.
Тогда Солдат очень непосредственно задал вопрос по-другому:
- А вы кто, ребята? Вы откуда вообще?
- Я с Кавказа, А она вон – с Казахстана. Тюля с Крыма, Торчок вон – вообще с Сибири, – парнишка (судя по тембру голоса) не переставал улыбаться. – Вы сами-то откуда?
- Из Прибалтики.
- Химик, - протянул нам ладонь пацан.
- Лиза, - протянула узкую ладошку девочка.
- Солдат.
- Я тоже Лиза.
Мы пожали протянутые нам руки.