Уже громыхало, небо и воздух сулили грозу. Он только что всадил мне нож в сердечную чакру, туда, где томилась, запертая, тотальная любовь.  Потоки крови застлали глаза, захлестнули мир. В шоке я закричала: «Кровь, кровь, всюду кровь!» Кто-то, сидевший рядом, схватился за грудь и укоризненно произнес: «Фу, какой мощный резонанс!» Но все уже стало черным, я, вращаясь, проваливалась по спирали в вечную пустоту.
Потом позвонила знакомая моего знакомого: «Извини, что беспокою. Мне сказали, что ты умерла. Я, собственно, узнать». Да, конечно. Он выпихнул меня из такси, я пыталась заплакать, но он сказал: «Ненавижу истерики». И я сразу же замолчала. Конечно, он прав, ведь я обещала быть женщиной, которая встречает с радостью и провожает без сожаления.

Я брела под проливным дождем, одежда прилипла к телу. Ночь скрывала измазанное подтеками туши лицо. Я глотала воду, струящуюся по лицу. Сигналили такси. «Девушка, вы не боитесь ночью ходить одна?» Во-первых, я не девушка. Во-вторых, кто может чем-нибудь угрожать трупу?
Вот подворотня, в которой можно укрыться и закурить. Руки мокрые, сигарета мгновенно набрякла влагой, тщетно чиркает зажигалка. Из подвала выполз мальчишка, лет восьми, оборванный, сопливый. «Тетя, дай закурить». «Давай попробуем. У меня руки мокрые». Мы садимся рядом, на корточках, опершись о грязную стену. «Цой жив!» «Машка блядь. тел….» - вопят освещенные позвякивающим фонарем надписи на стене. Освещает лицо мальчика. Его лоб прорезают две генетические морщинки. Он затягивается и утирает кулаком сопли, мудро и равнодушно. Я размазываю по лицу остатки макияжа. «Где твои родители?» «Мой отец поэт, он работает на стройке. Моя мама святая.» «Как тебя зовут?» «Марк Аврелий.» Конечно, я знаю тебя, малыш. Как забыть такое имя.

Тебя вынули из утробы матери, пока она спала, целенького, беленького. Не травмированный кровавым удушающим месивом родов, ты сохранил память о том, откуда пришел. Твой безумный отец взял тебя на руки раньше матери. Он протягивал тебя мне и говорил: «Взгляни, это ангел, ведь правда, ангел?» Несколько часов от роду, ты смотрел на мир осмысленно и чуть печально. Уже тогда твой лобик прорезали морщинки  - такие же, как у отца. Я была настолько шокирована твоим явлением… Мне потом целый месяц казалось, что я беременна, и произведу на свет нечто подобное. Было чудом, что ты родился. Но именно в этот день созвездия предрекали тебе долгую нищету.
Мой любимый поэт сказал: «Я окрещу его в православной церкви, а в ЗАГСе запишу как еврея. Пусть у него будет выход из этой проклятой страны. Будешь крестной? Ты буддистка, а крестным будет старовер. Правда, здорово? Представляешь, он спросил, чем я буду кормить ребенка… Но если Бог послал его, значит пошлет и на него. Разве может быть иначе?»
Крестили ли тебя? Я уже не знаю. Я давно шарахаюсь от церкви, в которой люди ежедневно и вожделенно распинают Христа.

Через несколько недель твоя мать полуодетая бегала по саду и обрывала ветки с деревьев. Она протягивала лохматый веник мне и говорила: «Возьми, обязательно сделай икебану.» Когда тебя купали, она бросала в ванночку игрушки и конфеты: «Ему будет веселее. А мне срочно надо заняться фигурным катанием, привести себя в порядок. Мне идут эти сережки?»
Твой отец хотел покончить жизнь самоубийством. Он уже вошел в тоннель, сулящий вечный свет, когда ему влили в рот полбутылки водки и отхлестали по щекам. Он очнулся. «С ним это бывает, ничего страшного,» - сказали мне.

Ты, наверное, хочешь есть? Я не могу тебя сейчас накормить. Когда у меня будут деньги, мы вместе пойдем в супермаркет, и купим все, что захочешь. Но сейчас прости, ко мне тоже пришел призрак нищеты. По ночам он душил меня цепкими лапами. Чуть придушит и отпустит, потом опять. Это очень мучительно. Ты не боишься его?  Свыкся с ним с младенчества? А я не смогла… понимаешь… мне трудно сказать… у меня тоже был… прошедшее время  страшно, но ведь все относительно, правда? У меня тоже был ребенок.
Я невольно населила нашу квартиру монстрами, их спродуцировал мой воспаленный мозг. Они были полуматериальны, но ребенок заметил их, они смели тревожить его. Он в ужасе просыпался по ночам в лихорадке кричал, прижимался ко мне. Но я уже не в силах была отпугнуть этих чудовищ. А в секции давно стояла баночка с маленькими желтыми таблетками. Я высыпала их на стол и разделила на две горсти – побольше и поменьше. Я налила чай и сказала ребенку: «Давай съедим эти волшебные таблеточки Одну тебе, две мне. Вот умница, запивай чайком. И еще одну, и еще… Сейчас мы заснем, и нам будут сниться красивые цветные сны.» Потом мы играли с ним в шашки, и он сказал: «Знаешь, мы уже мертвые.» «Что ты говоришь, разве мертвые играют?» «А мы ангелы на небе, сидим и играем.» И еще он спрашивал: «Когда все умрут, и собаки, и люди… как же города? Они будут стоять пустые?»
Он был чудесным ребенком, ты тоже чудесный. Я ничем не могу помочь тебе. Живу одновременно в трех параллельных мирах, это так трудно, невозможно сосредоточиться ни на одном из них.   Хочешь еще сигарету? Я только могу показать тебе мультики. Закрой глаза. Видишь?
В космосе огромный космический корабль, посылающий в бесконечность цветные лазерные лучи. Хочешь войти внутрь? Думаешь, невозможно, тут все герметично? Открой какой-нибудь люк. Так… Спускаемся внутрь. Крутая железная лестница. Длинный коридор, бронированная дверь… Открывай. Опять коридор. Конечно, тут по бокам решетки, сквозь которые к нам тянутся хищные щупальца, но чего же ты хотел? Конечно, немного страшно. Идем вперед. Много-много коридоров, много дверей. Вот, наконец, этот бункер. Бассейн с чем-то жидким, темным и вязким. Чего ты сейчас хочешь? Нырнуть? Давай руку. Все. Чувствуешь, нас крутит в бесконечной спирали? Но вот и финал. Что-то яркое, мерцающее, переливающееся, на ощупь – как шелк. Мы вращаемся, а оно обволакивает нас, защищая. Тебе тепло, хорошо? Открой глаза.
Пойдем куда-нибудь, дождь кончается. Теперь можно идти дальше.