[Автор]

...он искал себе пулю в лоб... а ведь была у него такая за-ме-ча-тель-на-я справочка...

копирую то, что поместила в "творчество вне сцены", по завету Ильича (ВЦ, Вас ведь кажется так зовут? ;)



Была дорога. Ветер руку жал
через открытое окно кабины,
бил дождь в стеклянный лоб машины,
и уголек, в губах зажатый, догорал.

Была земля. Листвою отсыревшей,
туманом застило изгиб ее фигуры,
и я была как есть, с натуры
рисуя пальцами ноги на запотевшем.

Была зима. В квадратик стен
врывался день раскатом грома,
и вечер пах из теплой чашки ромом,
не выпуская чтения с колен.

Была свобода плиткой домино,
дышала рыбиной с двумя хвостами,
куря, соприкасались рукавами
влюбленные в дверях кино.

Мне было восемнадцать лет,
когда вернувшись из починки,
я в красный цвет покрасила ботинки
(их на помойке подобрал
один мой кент).

__


Я вхожу в новый дом,
здесь балкон для курящих
и две отрешенные комнаты.
Расскажи мне о том,
что за время играло в ящик,
и кого посылали за водкой, шепотом.
И как ждали неясного дня,
как ходил в одиночку он,
далеко, далеко, высоко и мимо.
Не спросить у него огня,
не спросить у него даже имени.

Расскажи мне о девушке,
что ловила серебряный свет
и готовила кофе хуже любого...,
отчего с нею было тепло,
и тебя бесконечно влекло,
в ту неясность, несказанность слова.

Расскажи о пути,
что засаленным рукавом
на прожженные кисти намотан,
что балладой любви
на охрипшем, родном
языке отзывался из окон.

__


Душно в оркестровой яме.
Люди снуют, и я в панаме
стою у раскрытых нот:
«пауза-чавканье-теперь наоборот».
В этой мзке потеряны гласные,
и всем ясно,
что соната Бетховена - это всего лишь
из четвертей луны компот.

Иные выросли, пошли в казармы.
Прапорами стали, за литавры:
все равно! Тихо ли сидеть, быть в ударе,
потому что каждой твари – по паре.

Только у меня не вертится,
ось сорвало,
будний день, что сон без одеяла.
За одно лишь «чха»
выпадает месяца треть,
и щербатый лик его
в зрачках не удержать,
платком не утереть.

__


У меня больше нет ничего.
Дежурный, запиши в протокол!
Что в комнате гремит коробок,
и в теле полощется акамол.

Что на восьмом этаже
бродят сумерки в неглиже.
Где на полу, у кровати, помяты,
там родинки из йода и ваты.

Что я снова тащусь к станку -
обветривать тоску
в алюминиевом зажиме,
сушить фотоснимки в ночном режиме.

Бим-бом...,закрываю глаза.
Под ребром - порочная железа.
Только старый больничный рентген
не берет штукатурку стен.

__


Я искала место, откуда виден закат...
На светофоре – прошлое
красный от боли взгляд
бросило,
и сухими губами сглотнуло дым:
«осенью,
помнишь? все это было родным...»
Мне нужна была ты
как больному - ласковая сестра,
и окно, где хлопает форточка
четвертью утра...
где пьянящий воздух
манит к себе: «колдуй»,
где слова горячи,
и
долог поцелуй...

Ведь не зря это хитросплетение
называют солнечным,
оживает сердце
в груде металлолома,
и желанья мои –
сигналом беспроволочным
с неба падают под ноги,
камушком
провожая тебя до дома...

__

неизвестному другу

Это лето, Москва –
потерянный запах свободы во мне.
Ты не видишь, а прежде
широкие рукава
подбирая в кулак, я сидела в окне:
и напротив видно, и с улицы
как со мной
хороводы водили одни сквозняки,
и качала комната дымною головой,
перелистывая дневники.

Так в дорогу звало,
что теперь не счесть
всех плацкартов
и кружек кофейного кипятка,
всех квартир,
где дурна и прилипчива лесть,
как зараза с поднятого платка;
городов, заброшенных с глаз долой,
как совок в угловом загашнике,
и других, над которыми корочкой лицевой
машут крылья столичных бумажников...

Впрочем, все равно...
Ты не видишь.
Я снова одна.
И не важно где.
Слагаются мантры.
Человеком быть,
а Страна...
- тень всего лишь
сутулая, как питекантроп.


___


Много читать – вредно,
становишься чукчей.
А жизнь походкой кедной,
уроков не доучив
и шапки не нахлобучив,
ходит с чайным пятном на рукаве,
и кофейным в желудке,
улыбается толпе,
плещется в маршрутке.
По коридору всякий раз –
мимо стирки:
ей дороги любые пятна,
и в обнимку
с ними,
она жует, не спрашивая,
что в бутерброде,
как дышит воздухом дитя,
не ведая о кислороде.
Вообще же,
жизнь не любит никаких квартир,
которых жизнь кончается ремонтом.
быть может, мелочь,
выпавшая из настенных дыр,
теплом строки
еще живет в кармане чьем-то.

Пусть поздно пить боржоми,
но все же рано – цианистый калий.
Пусть тяжело оглядываться,
скалясь,
но если бы поэзия валялась под ногами,
то ее давно бы затоптали,
и оттого мне хочется идти,
асфальта не касаясь.

[ВЦ]

Вообще-то я Геннадьевич (и можно на "ты"). За стихи спасибо. Жду еще.

[Автор]

Вообще говоря, я выложила наиболее удачные стихи, они же - самые новые. Но есть, конечно, и старенькие, потертые...




Это уже не беда, не беда,
что асфальт не выстирать
от красных пятен будущей осени.
От тысячи маленьких мотыльков,
крошечных сумерек,
пряников, ложечек чайных, судорог
гортани, щек и дыхания –
уже не беда, не беда моя,
а дикого, изголодавшегося вымирание.

Да и куда?! Куда я могла повести?
Сыпью и обмороком заражать?
Затравить безнадежным простором?!
Поле и веточки, камушки подарить,
скальпели маникюрных наборов?!
В воздухе, в выдохе, в ветра горсти
ты, Господи, ну прости! Возьми за руку,
отведи к реке, заверни ее рукава,
покажи как бьется еще в запястье живое,
как шумит, как любит меня ее вода,
я сохраню, сберегу, я умножу вдвое.

02





Я пройду тысячу млечных путей
сквозь кухни,
Я чиркну огня у звезд,
прыгающих в ветках,
И когда последний кефир скиснет,
повиснет
новый рассвет на прищепках.

02



эмигрантское.

Взять бы гуаши комок,
залепить все щели
зубною пастой,
уложить непросохшее утро
на мастерок,
как кусок алебастра,

подоконник, и возраст –
совсем еще детский:

заяц солнечный
завалился на бок.
У окна – в рядок потемневшие нэцке
из зеленых яблок.

И опавший блеск
всей сантехники,
старых кресел беременных пузыри,
дни, недели - все до минуты сверстники
растопыренной пятерни.

Для начала, перила по грудь,
и штаны – стекловата с начесом...
Двухэтажный, меченый каплями путь
до дверей, если кровь идет носом...

Для затравки – пятерки.
Но этого не сбылось.
Мы уехали раньше,
и, может быть, к счастью.
Сколько вшей бы тогда завелось...,
будь я в грязном строю,
где научены честь отдавать
черной масти.

А может иначе...
чем казалось, сидели б на хлебе
и картошке. Синиц пасли в ладошке,
журавлей не ловили,
и звезд не хватали,
тем были бы сыты, и другого не ждали.

03




в человеке есть два начала,
и еще одно: от бога.
можно сказать, что со мной
ничего не стало,
только жизни не достает
последнего слога.

и теперь не ищу
ни свечи, ни живого света.
руки сами собой в карманах
сложились в дули.
все, что было хорошее -
кануло в лету,
все, кто песни могли -
обманули.

03

[Avi Rabinovich]

какая чарующая рифма - "протокол -акамол" !!!феерично !!!
помнится и такое - "ботинки-полуботинки"...
вообще интересная тенденция - напихать как можно больше довольно странных слов,такое впечатление будто люди со словарём пишут...
это может инеплохо - вуалировать послание,да только за вуалью что ????

[Ира Джонго]

Алене: вот спасибо так спасибо за такие стихи! Отлично. Снимаю шляпу.
Ави Рабиновичу: а у себя бревна в глазу поискать слабо?

[Avi Rabinovich]

вовсе мне не слабо но по-моему нормальная критика - без ругательств и по-существу.а искать брёвна у самого себя не всегда получается -со стороны-то виднее.

[Автор]

...да... и как же тут не зазвездеть? прав ты, Илья, прав - что только мешает. Обильная похвала. А с другой стороны... за внимание спасибо.
Буду работать.

[Element of Crime]

Прёт. Реально прёт. Экий Вы молодец!
_________________
"С таким польским только на хуй идти!" (с) ВЦ

[ВЦ]

Вообще-то только первая вешь хороша. Каноническая. Классическая. Остальное слишном узнаваемое - "девочка пела..."
Но если прикинуть, как будет писать Алёна (если будет...) через несколько лет, то аж руки от жадности трястись начинают.

[Автор]

...как будет писать Алена мне и самой любопытно. а руки не от жадности, от ужаса трясутся...

ноу комментс, плиз. фэнк ю.