[Любаха]

Ко мне сегодня приходил Марик. Да-да, Марик покойный приходил ко мне сегодня ночью. Во сне приходил.
Мы были вместе - я, Алексмух, Катька и Марик. Была машина, и ее кто-то вел, Полинка, наверное. Мы куда-то ехали, где-то возле Хоф Дуга, и говорили, что скоро Дуговка и все мы едем, а Марик (почему-то в моем сне он погиб возле этого места) сказал, что он не поедет.
Машина куда-то делась, остались только мы: я стебалась над Мариком - слегка, любя, и назвала его появление почему-то Каникулами из Ада, а надо было Отпуском из Рая назвать (Столяр Ада = Плотник Рая). Из Рая, потому что покойный Марик, Царствие ему Небесное, в качестве невинно убиенного, наверняка в Рай попал, буде таковой имеется в наличии, плюс никого своей смертью не оскорбил, разве что огорчил очень, хотя этот факт наверняка не имеет принципиального значения.
...А Марик был самый что ни на есть настоящий - чуть коротенькие ножки, чуть длинненькие ручки, пауч на плече придерживает, улыбка хитренькая сквозь щетину рыжую.Причем оба мы знали, что он мертв, но это совершенно не мешало нам общаться - мало ли мертвых?
Я говорю: А ТАМ есть ТЕЛО, ПЛОТЬ и КРОВЬ? А он говорит, что все мол есть, и еще как, с самой типичной мариковской интонацией - и я его обняла (он всегда любил обниматься) по старой дружбе и так - проверить его материальность - и он был настоящий, вы понимаете - НАСТОЯЩИЙ Марик. Все ощущения, как от реального прикосновения к Марику, к его плотному невысокому телу, все как память моя сохранила.
Сон, конечно, но какой настоящий...


...И увидела я, что нет ни Ада, ни Рая, ни воплощений последующих, а просто умерла я в конце концов, а ОНИ вдруг все ТАМ, вместе. Сидят себе в Мэрии Эдичкиной: и Марик, и Андрюшка Черный, и Анечка Горенко, и Майк Скоморох, и Борька-Фотограф и Цой хайфский с ирокезом обесцвеченным.
И еще какие-то незнакомые мне тусовщики с ними.
Сидят себе в Мэрии, косяки по кругу передают, кто хочет - торчит - все равно бояться нечего - все же умерли уже. Наркотики и все прочее из воздуха прямо извлекается. Чисто по привычке - все равно ходить некуда - ни тебе Шука, ни Лода, ни Меира, ни рассветов лифтовых знаменитых - пустота за окнами Мэрии - только свет какой-то рассеянный ниоткуда, чтобы не темно было.
И Марик тут встает и говорит: - А мы тебя, Брунгильда, ждем не дождемся. Долгонько ты, однако.
И смеется хитро, руки для обьятий растопырив. И мы как давай обниматься; я на лица любимые смотрю и плачу - ведь думала, что навсегда мы расстались.
И тут все как загалдят, а Андрюшка мне косяк протягивает и говорит: - Нашего полку прибыло. На, пыхни для начала - у нас все равно впереди Вечность. И мы проведем ее вместе...


Я только испугалась было - Вечность в четырех пыльных лифтовых стенах, хоть и компания отличная - это же ужасно; как тут мне Цой хайфский говорит: - А как надоест, айда со мной в Акко тремпами, Барсукова навестим, а?
Я обалдела так... - Какие тремпа? - говорю, - Мы же умерли? - и косяк ему передаю.
Ну да, - он смеется, - и они тоже умерли, это же машины, которым капут в авариях настал. Все останавливают - им тоже пообщаться хочется. Только маловато машин на трассах. Можно и с Таханы Мерказит уехать на автобусе, но ведь арабцы ни одного автобуса маршрута Иерусалим-Хайфа не взрывали, так?
Во всяком случае, так Борька и Майк говорят - они же тут самые свеженькие. Ой, извини, - и смотрит вопросительно.
Нет, - говорю, - пока не взрывали.
Значит, - хихикает, - придется с пересадками шкандыбать, - а сам пальцами щелк - и пустоты за окнами как не бывало: Это, - говорит, - простейший трюк.
А Борька-Фотограф согласно головой кивает, блики в очках прыгают, а сам косяк все держит рассеянно, пока его Анечка в бок пихать не начинает.
У нас с Цоем, - Скоморох хвастается, - концерт послезавтра в Тель-Авиве, - приезжай послушать. - и зубы желтые кривые скалит в улыбке нежной.


И только я рот открыла свое согласие высказать и энтузиазм, как дочка моя во сне захныкала и я проснулась. Успокаивала дитё, а сама все думала - хорошо бы и в самом деле все так после смерти оказалось...
10.10.02

[Любаха]

Целый день я проспала как убитая- работаю по ночам- сортирую почту. Вот теперь иду в кино- замечательный фильм- Lola rennt называется. Откуда знаю, что замечательный? Да я его уже дважды смотрела.


...Да, я не разочарована, даже и посмотрев его в третий раз: динамичный, яркий,философия прикольная. Ну а теперь я еду на свой главпочтампт- хотя он и не глав... а просто главная сортировочная станция. И есть у меня такое ощущение, что опаздываю я окончательно и бесповоротно. Хотя, собственно, ругать меня за это никто не будет. Но все равно неприятно. Да что неприятно- пофиг, по- фиг, я говорю. Давай лучше за окно будем смотреть.
Ну, что там показывают? Согласно неким физическим теориям все относительно. То есть еще бабушка надвое сказала- вагончик ли тронется, перрон останется, или наоборот. Вот я и сижу на уютном автобусном сиденьице, а мимо меня пейзажи урбанистические перемещаются. Как в старых фильмах, когда герои сидят себе в статичной машине, а сзади улицы пробегают с нелепой скоростью.
Но здесь-то, в Иерусалиме, цвета ночью такие фантастические, что мне порой не верится, что это в самом деле все. Может я в глюке каком-нибудь застряла? А что, перебрала, крыша сьехала, и вот лежу я себе на коечке в дурочке, руки-ноги ремнями к этой самой коечке пристегнуты, и глючит меня перманентно и безостановочно.
...Ну вот и ладно. Приехали. Теперь слезаем с автобуса; ну там, дорогу переходим; внутрь здания почтового- шасть. Охранничку здрасьте сказать. Теперь куда? Лифт или лестница? С детства лифтов боюсь. Что поделаешь- и потолок низкий и пространство замкнутое, и двери вертикальным ротищем смыкаются. Или даже пиздой. Волосатой чавкающей бездной, так, кажется, Генри Миллер их называет. Брр - страх и ужас. Давай-ка лучше по лесенке, не будем себе наносить непоправимые психические травмы.
Эээ! Струсила? А может, ты себя все-таки победить попробуешь или слабо?
Что? Кому это еще тут слабо? Пошла бы ты, Любаха, знаешь куда... Не беспокойся, охранничек, это я тут внутренние конфликты решаю. Нет-нет, помощь не требуется, все ништяк, пиявка ты хренова.
Вот так, вперед пошли, направо свернули, на кнопочку нажали. Стоим, ждем. Мы, Николай, как водится, Второй. Ну вот, растворилась передо мной никелированная пизда. С Богом, Любаня, с ним самым. Ать-два.
Какой там этаж у нас? Третий? Нам третий, пожалуйста. Нет тут ни бэлл-боя, ни элевейтор-боя и никакой подобной сволочи. На троечку нажали. Двери, осторожно, закрываются. К полу плющит. Вечно плющит. Бесконечно. Еду бесконечно.
Слушайте, господа, в чем это здесь стены перемазаны- жижа склизкая какая-то. Пальцы жжет. Ненавижу лифты, ненавижу. Задыхаюсь я в них. Форменно. Даже испарина холодная на лобешничке выступила. Сейчас, конечно, начнет казаться, что стены смыкаются, потолок опускается... Так и есть. Началось.
...Так, давай без паники: не дышат стены, не пульсируют и не исходят ни желудочным соком, ни слюной, никакой иной дрянью. Любаха, возьми себя в руки: это слова конструируют реальность. Итак, лифт нормальный, нормальный лифт, никакой не капкан. Не давит тебя, не душит, живым никелем не чавкает по твою душу. Кому ты впала? Не лифту же, он не живой все равно- это персонификация называется. Мама, почему пол мягкий? Не открывай глаза, Христом-Богом молю, не смей. Чье-то хихиканье слышно? Пиздец тебе, Любаня, вот что.
А попробуй- ка отвлечься, только глаз не открывай, попробуй-ка проанализировать: внутри головы или снаружи хихиканье есть? Что значит- и там и тут? Кто вообще эту фразу произнес? Боже мой... Неужели вот так? Ни хрена себе смерть... Я, бля, в восторге...

[Любаха]

-Внимание, внимание,- раздался с улицы многократно усиленный мегафоном скрипучий голос,- отныне и вовеки! Студентам, проживающим в общежитии Идельсон запрещается поднимать трисы и раскрывать створки окон.
-Ахтунг, ахтунг...- голос продолжал греметь, снаружи доносился топот кованых военных сапог, злобная немецкая речь а также свист трассирующих пуль и террор реактивных двигателей- это люфтваффе патрулировали небо.
Полуночно-сонное и тихое общежитие, казалось, замерло на мгновение, потом испуганные руки, закутанные в пижамные рукава, потянули за веревки: трисы упали с отвратительно одновременным стуком- затем захлопали оконные створки.
После этого умные обитатели общежитий кинулись проверять, заперты ли входные двери, одной рукой дергая их за ручки а другой держа сотовые телефоны- студенты пытались позвонить в полицию, но линия была мертва.
Они в панике метались по квартирам, наталкиваясь друг на друга, натыкаясь на различные предметы быта, дверные косяки и тому подобное и выкрикивая ругательства на всех известных им языках
В самой дальней от входа комнате девятнадцатой квартиры сорокового здания, на своей неаккуратно застеленной кровати сидела по-турецки Саша. Больше там не было ни души- Сашина соседушка свалила к своему чуваку на палку чая.
Выражением Сашино лицо являло апофеоз угрюмого хладнокровия.
На коленях у Саши лежал газетный лист, с массой мелко нарубленных и высушенных кусочков зеленого и коричневого цвета растений крайне специфического запаха. Саша сноровисто водила по массе сигаретой. Ей было насрать.
По шкафу, стоявшему напротив незакрытого окна, бегала красная точка оптического прицела; тут во входную дверь квартиры № 19 стало биться плечо крупного мужчины в военной шинели, пропахшей нафталином и табаком. На мужчине был головной убор цвета хаки с высокой тульей и блестящим козырьком. Лицо человека искажала злобная и болезненная гримаса.
Когда дверь наконец слетела с петель ( после двух выстрелов в замочную скважину и серии толчков ) ворвавшиеся внутрь квартиры люди в одежде защитного цвета, сохраняя серьезность лиц, побежали в направлении крайней комнаты; на бегу переступая через сползающее по стене тело Сашиной соседки из ближайшей ко входу комнаты- очень хозяйственной девушки, которую угораздило стоять перед входной дверью, поэтому-то обе пули, выпущенные из именного офицерского пистолета угодили ей в брюшную полость.
В то время как девушка давясь, захлебывалась собственной кровью, военные, переговариваясь по-немецки, деловито сдергивали Сашу с кровати и надевали на нее наручники, не обращая при этом никакого внимания ни на упавший кусок экстремистско-педерастической газетенки Nach Osten, ни на рассыпавшуюся по полу пахучую растительную массу. Некоторые от усердия потели, краснели и мучались газами. Двое военных оставили на листке мокрые следы- снаружи накрапывало.
...Сашу подвели к внешней стене сорокового здания и коротконогий человечек в галифе и хромовых сапогах, постукивая нервно стеком по своему левому голенищу стал отрывисто выкрикивать немецкие фразы. Рядом с ним стоял молодой человек неформального вида: в очках, довольно замызганной этнической одежде и с кровоподтеком на левой скуле. Его длинные вьющиеся и очень светлые волосы были собраны в хвост какой-то нелепой веревочкой. Лицо его казалось крысиной мордочкой, к тому же он нервно дергал головой, приделанной к длинной немытой шее. Саша сохраняла невозмутимость.Этот человек был ей знаком.
Коротконогий договорил, и посмотрел на отчаянно трусившего крысоподобного неформала. Лицо первого вдруг озарилось отеческой улыбкой, подбородок пошел складками: Михель,- сказал он ласково своему протеже, и сделал приглашающий жест рукой, затянутой в черную кожаную перчатку,- битте!
Михель побледнел и заговорил очень медленно и четко: -За неподчинение приказу германского командования жительница студенческого общежития Идельсон, 40\19, Александра Полусвятова, 309591777, приговаривается к расстрелу. Приговор будет приведен в действие немедленно,- договорив, он потупился.
Сашу больно схватили за плечи и повернули к стене два дюжих германских солдата.
-Ахтунг! Фояр!- раздалась команда, а за ней щелчок и три почти неразделимых ухом выстрела.
Саша почувствовала три толчка в затылок- два ближе к центру и один левее. Больно ей не было. Стало совсем тихо. Саша не выдержала напряжения и наконец обернулась: немецкие солдаты, замершие в момент выстрела, растворялись в холодной темноте иерусалимской ночи. По ступенькам вниз торопливо спускался молодой человек с крысиной мордочкой и собранными нелепой веревочкой волосами. Он что-то насвистывал.Саше послышалось, что это была старая песенка, ну помните- Ах, мой милый Августин?
Саше мешали волосы, упавшие на глаза, но попытавшись поднять руку, чтобы отвести их в сторону, она почувствовала некоторое сопротивление и услышала металлический лязг: наручники все еще соединяли ее запястья за спиной.
-Шайссе!- громким шепотом сказала Саша ночи, и отметив краем сознания странное эхо, быстрым шагом пошла ко входу в сороковое здание.

[ksu]

бля,Любаня,вот тебя плющит...
_________________
ксю

[Любаха]

Зэ ма еш

[Avi Rabinovich]

Отлично!

[Любаха]

спасибо.

[$Hangman$]

Мощьно!

[Любаха]

[$Hangman$]

понимаю...приятно слышать...